— Будет день, и будет пища, Мюус.
— Ты хочешь сказать, что надо арестовать тебя сегодня?
Он посмотрел по сторонам, как будто действительно решился на это.
— Я предупрежу Бернера. Я могу войти? — обратился он к Кари К.
Она кивнула.
— Бернер ждет вас.
Он отправил мне последнюю дозу своего убийственного взгляда, затем прошел в кабинет Бернера и со стуком захлопнул за собой дверь.
Я повернулся к Кари Карсте. Она нервно поправила очки. Ей совсем не понравился наш разговора Мюусом. Но он не понравился и мне. Так что тут мы были в одной лодке.
Я подошел к ней, наклонился над столом, уверился, что никто из снующих вокруг людей нас не слышит, и тихо сказал:
— Мне нужно поговорить с тобой.
— О чем? — Она озадаченно посмотрела на меня.
— Об Алексе, — ответил я, наблюдая за сменой выражений на ее лице.
Она быстро оглянулась, кивнула в сторону невысоких конторских перегородок за спиной и повторила:
— А-а-а-лекс?
— Только не делай вид, что ты его не знаешь.
— Я… Не здесь.
— А где?
Она с раздражением посмотрела на меня.
— Я вообще не понимаю, какое…
Я повысил голос.
— Ты расслышала имя? Александр Латор. Он здесь одно время работал.
Она поморщилась.
— О’кей, о’кей. — Похоже было, что она передумала. Потом написала что-то на листке бумаги и протянула его мне. — Это мой адрес. Если ты придешь…
— Сегодня вечером?
— Неужели это так срочно?
— Да.
— Я уже договорилась на этот вечер.
— Может быть, ты можешь отменить свою встречу? Или пораньше освободиться?
Она прикусила губу.
— Я постараюсь пораньше освободиться.
— Когда именно?
— Ну, скажем… В одиннадцать, это не слишком поздно?
Я покачал головой.
— Слова «поздно» нет в моем словаре.
— Да? — Я понял, что она уже пожалела и может найти причину отменить нашу встречу.
— Увидимся, — быстро сказал я и пошел к лифту. Повернулся и добавил: — В одиннадцать. — Но она уже меня не слышала — с головой ушла в зеленые джунгли дисплея, где не было более страшных проблем, чем внезапное обесточивание.
На обратном пути в лифте компанию мне составила все та же одинокая пальма. Мы стояли и в безмолвии смотрели друг на друга. Единственным моим преимуществом оставалась возможность выйти из лифта и направиться на улицу, в то время как она должна была оставаться на месте.
20
К дому вела дорожка из белой мраморной крошки, так что вы чувствовали себя неуютно, еще не достигнув входа а дом. Как будто вам предлагалось вытереть ноги, прежде чем переступить границу владений. Я, собственно, так никогда и не смог понять, что меня заставило туда пойти.
Сам дом был выстроен в традициях 20-х годов — серая отштукатуренная вилла, сплошь увитая красными листьями дикого винограда, с элегантными закруглениями над окнами и входом.
Открывшая мне дверь женщина, похоже, была одного возраста с домом. Изрезанное глубокими морщинами лицо имело тот же серый цвет, что и стены. По взгляду бесцветных глаз я сразу понял, что она страдает дальнозоркостью. Я даже не предполагал, что все еще существует подобная прислуга, даже одетая в старом стиле — черное платье с белым передником. Но должен признать, что она идеально подходила к окружавшей ее старомодной обстановке.
— Нет! — сказала она, едва увидев меня, и уже почти закрыла дверь, когда я просунул в щель ногу. Она посмотрела вниз на мой ботинок, как будто это была самая немыслимая на свете вещь на этом вот месте.
— Почему бы вам не сказать «Да!» жизни?
— Мы не принадлежим к Свидетелям Иеговы. — Она строго посмотрела на меня.
— Фру Бернер никогда не принимает. — «Никогда» — было слово в ее духе.
— Даже в связи с трагической гибелью своего сына?
— Это визит соболезнования?
— Своего рода.
— Я могу передать соболезнования. Ваше имя?
Я сделал вид, что не слышу.
— Скажите… Скажите фру Бернер, что мне надо рассказать ей что-то важное. Касающееся смерти ее сына. Попросите ее уделить мне пять минут. Я подожду.
Маленькая старушка в изумлении наклонилась ко мне, и на ее сморщенном личике я увидел истинное изумление.
— Хочу сказать вам, молодой человек, что за последние четырнадцать лет фру Бернер никогда никого не принимала.
— Тогда… самое время это сделать. Вы передадите?
— Ваше имя?
— Веум. Варг Веум.
Она смотрела на меня пару секунд. Затем захлопнула дверь. Их двери из массивного дерева на солидных железных петлях вполне бы мог позавидовать Норвежский банк.
Сад же, в противоположность двери, пребывал в довольно плачевном состоянии. Хотя трава в это время года и не росла, но кустарник, деревья и высокая живая изгородь буйно разрослись во все стороны. И совсем не потому, что обитателям дома нравились естественные формы, а потому, что им было совершенно наплевать. Какой бы интересной ни была жизнь Бернеров в обществе, я был убежден, что вечеринок и приемов у себя в саду они не устраивали.
С места, где я стоял, были видны горы Исдалена. Прямо рядом с главным городским резервуаром воды резко обрывалась горная круча. На севере пейзаж загораживала гряда Виддена. По небу плыло на восток смешное облако, похожее на растрепанного мужчину в белом плаще, несущегося за автобусом, на который ему уже никогда не поспеть.
Дверь открылась. Дама из 20-х годов раскрыла и закрыла рот, так и не произнеся ни одного слова, — совсем как в немом фильме. Затем отошла в сторону, чтобы я смог пройти в дом и торжественно провозгласила:
— Фру Беренер согласилась вас принять.
Она смотрела на меня со смесью восхищения и удивления и ясно давала понять, что мне удалось зажечь угасающую звезду. Я же только молил Бога, чтобы вся моя затея не закончилась последней вспышкой этой звезды.
В холле было темно. Сакральные закругления на окнах были сделаны и внутри, и в нишах горели электрические лампы, отбрасывая слабый отблеск на стены. Пушистый темно-красный ковер приглушал наши шаги. Пахло карбонадом и кислой капустой, как это всегда бывает в подобных домах, даже по понедельникам.
Меня провели в гостиную в глубине дома с видом на Ульрикен и плотину на Свартедикет. Эта комната тоже была выдержана в приглушенных тонах. Функциональная стильная мебель. Картины на стенах могли висеть там шестьдесят лет. Да и поднявшаяся мне навстречу с дивана женщина тоже вполне могла просидеть на нем такое же время.
— Фру Бернер? — спросил я, протягивая руку.
Она посмотрела на мою руку и подала свою, несколько помешкав и не имея, по всей видимости, особого желания, поскольку пожатие было очень слабым.
— Я решила вас принять, — с удивлением в голосе сказала она.
Ее голос был слаб, как спитой чай, но в нем слышалась особая поющая интонация, какая бывает у пожилых дам из хороших семей Бергена, и голову она склонила чуть набок, как будто и сама прислушивалась к музыке своего голоса.
Бледное лицо с прозрачной кожей, синеватыми губами и темными испуганными глазами. Простое черное платье с поясом. Маленькая и сухонькая, она не могла бы заставить и мышь убежать с дороги. Совершенно невероятно, что такая женщина была замужем за Иоахимом Бернером.
— Но, наверное, самое время начать принимать, — продолжила она.
— Да? — спросил я и повернулся посмотреть на экономку, но она уже пропала, бесшумно исчезла, растворилась в недрах дома.
— Меня зовут Сесилия Бернер, — сказала, она, тщательно произнося каждую букву.
— Варг Веум, — мягко ответил я, стараясь не шокировать ее своим именем.
— Вы пришли в связи с бедным Хенриком?
— Да.
— Вы его знали?
— Нет, я…
— Я не видела его… Полтора года почти. Отчего он умер?
— Разве ваш муж не сказал…
— Нет.
Тогда ему бы вряд ли понравилось, если это сделаю я. Поэтому я просто спросил:
— Мне хотелось поговорить с вами о Хенрике… Какой он был? В детстве, я имею в виду?
Она улыбнулась вымученной улыбкой.
— В детстве! В 50-е? О Боже, как давно это было!
— Не так уж и давно.
— Для меня давно. В другом мире.
Я откашлялся.
Она продолжала:
— Нисколько не удивлюсь, если это был несчастный случай.
— Что именно?
— Его смерть. Ему всегда не везло.
— Что вы имеете в виду?
— Он был старшим. Когда ему было что-нибудь нужно, то всегда что-то мешало. Это было как раз в то время, когда Иоахим пытался пробиться наверх. Бесконечные встречи и совещания. Строительные проекты и экономические трансакции. Зарубежные поездки. Однодневные поездки на самолете в Осло. Однажды я ездила с ним.
Она задумалась. Взгляд стал далеким.
Я снова покашлял.
Она очнулась.